28 историй
от Одинцова до ЛобниАудиогид по станциям МЦД-1

Сейчас Одинцово — это город, но большую часть своей истории он был селом. Назвали его по имени первого владельца этих земель — Андрея Ивановича Одинца, боярина Дмитрия Донского. Одинец — это не фамилия, а прозвище: таким словом иногда называли одинокого человека или един­ственного сына.

Как это часто бывает, Одинцово стало быстро расти после того, как здесь появилась железная дорога. Первую станцию открыли в 1870 году. Это было очень скромное здание — типовой деревянный домик. Он простоял здесь почти 30 лет, но судьба станции, как и многое в России, изменилась, когда после смерти Александра III царем стал Николай II.

В 1896 году вся страна готовилась к коронации нового императора и импера­трицы в Успенском соборе Московского Кремля. Перед возвращением в Петер­бург император с семьей должны были уехать из Москвы за город, в имение Ильинское, отдыхать. В своем дневнике Николай позже напишет, что играл там в теннис, на биллиарде и катался на водных лыжах. Маршрут был прописан заранее: сначала поездом по Московско-Брестской железной дороге до Один­цова, потом на экипажах в Ильинское. 

Специально к приезду Николая на станции решили построить особый, царский павильон. Проект заказали одному из главных архитекторов русского модерна, Федору Шехтелю — впрочем, тогда он еще не был так знаменит. Шехтель исполнил здание в самом модном на тот момент стиле — псевдо­русском. Деревянный павильон, украшенный башнями и флюгерами, напоминал небольшой кремль. Мы не знаем, понравилась ли царю станция, в дневнике он описывает пересадку очень кратко, буквально в несколько строк: 

«Переодевшись, отправились на ст[анцию] и простились с Мама; она поехала в Гатчино, а мы тотчас же в обратную сторону по Моск.-Брест. ж. д. до ст. Одинцово, откуда в экипажах доехали до Ильинского. Радость неописанная попасть в это хорошее тихое место! А главное утешение — знать, что все эти торжества и церемонии кончены! Выпив чаю, легли спать».

Деревянные царские павильоны строились не на века: к коронационным торжествам 1896 года таких сооружений появилось довольно много, и мало какие из них дожили до наших дней. Одинцовский павильон сгорел через два года после коронации.

Новое — уже каменное — здание вокзала, которое стоит на станции Одинцово сегодня, построили в 1900 году по проекту другого знаменитого архитектора — Льва Кекушева. Если отойти немного вглубь площади и обернуться, задумка архитектора сразу становится ясной: своими очертаниями вокзал напоминает паровоз с трубой.  

После войны в Советском Союзе стал очень активно развиваться автоспорт. Заводы и даже просто любители строили экспериментальные гоночные автомобили, появился регулярный чемпионат СССР, в каждом номере журнала «За рулем» довольно много места занимали новости о соревнованиях, в том числе международных. Но специальных трасс и автодромов в стране не было — и водители на сумасшедших по тем временам скоростях ездили по обычным дорогам. В 1950-х гонки проводились на Минском шоссе и очень часто старто­вали, как раз возле платформы Баковка, на 23-м километре. 

Дороги на время заездов, конечно, перекрывали — иначе страшно себе представить, сколько было бы аварий. Гонки сначала были линейными. Это значит, что гонщики ездили не по кругу, а по одной и той же трассе туда-обратно. В экипаж входило два человека — водитель и механик. 

Надо сказать, что профессии гонщика тогда вообще не было, и соревновались между собой в основном сотрудники таксомоторных парков. Иногда условия во время соревнований были очень тяжелыми. Например, гонка чемпионата СССР в июле 1953 года проходила под сильным дождем. Дистанция составляла 500 километров и делилась на четыре отрезка. 

Несмотря на дождь, к первому повороту сразу несколько экипажей показали среднюю скорость свыше 140 километров в час. Наверное, сегодня это мало кого впечатлит, но нужно понимать, что в том заезде соревновались не болиды «Формулы-1», а серийные ГАЗ-20 — знаменитые «Победы». Тогда первым пришел экипаж из Москвы: победители проехали 500 километров чуть больше чем за три с половиной часа. Второй экипаж отстал всего на восемь секунд. 

В тот же день Алексей Амбросенков поставил мировой рекорд. Он проехал 50 километров за 17,5 минуты, то есть выжимал больше 170 километров в час — по тем временам это очень быстро! Но ехал Амбросенков, конечно, не на «Победе» и соревновался в отдельном зачете. Его машина называлась «Звезда М-НАМИ» (это аббревиатура Научно-исследователь­ского автомо­бильного и автомоторного института), и она даже сейчас смотрится как косми­ческий корабль из фильмов про будущее. Колес почти не видно, корпус очень гладкий и обтекаемый, а гонщик сидит посередине в шлеме и очках и куда больше похож на летчика-истребителя, чем на водителя машины. Такие автомобили строили специально для того, чтобы ставить рекорды, в обычной жизни на них никто не ездил.

Через три года, в 1956-м, с 23-го километра Минского шоссе стартовала гонка Москва — Минск — Москва. В категории спортивных машин победил экипаж Александра Шатёркина и Степана Бауэра: они проехали от Москвы до Минска и обратно за девять часов на автомобиле собственной конструкции. 

Постепенно перекрывать общедоступные трассы ради гонок перестали: все-таки обычных машин на дорогах становилось больше.  

В 2011 году, когда полным ходом шло строительство инновационного центра «Сколково», рабочие наткнулись на остатки фундамента неизвестного старинного здания. Какое-то время происхождение этих руин оставалось тайной, однако довольно быстро выяснилось, что земли, на которых была сделана находка, в 1701 году купил Александр Меншиков — главный фаворит Петра I. Он владел селом Сколково совсем недолго, однако успел возвести здесь церковь, а также построил себе дворец. По мнению экспертов, фундамент этого дворца и обнаружили рабочие.

В отличие от знаменитого Меншиковского дворца в Санкт-Петербурге, про сколковский дворец практически ничего не известно — даже то, каким он был, как выглядел. Считается, что здание было построено около 1712 года, однако постоянно Меншиков в нем не жил, а только иногда останавливался здесь во время путешествий. Тем не менее дворец был весьма большим. Согласно записям 1740 года, его фундамент имел около 51 метра в длину и 58 метров в ширину.

Тот факт, что дворец быстро пришел в запустение, а потом и вовсе был заброшен и разрушен, напрямую связан с судьбой Меншикова. После смерти Петра I в 1725 году он стал самым влиятельным человеком в России, а всего через четыре года после этого скончался в сибирской ссылке.

Меншиков возвел на трон вдову Петра I — Екатерину I — и стал при ней фактическим правителем России. А когда после смерти Екатерины императором стал 11-летний Петр II, Меншиков, по сути, подчинил его себе. Он перевез юного императора в свой дворец в Санкт-Петербурге и обручил его со своей дочерью Марией. Действия Меншикова вызывали гнев очень многих царедворцев, и против него возник заговор. 

Заговорщики умело воспользовались тем, что Петр II держал на Меншикова обиду. Тот заставлял юного императора постоянно учиться, практически не оставляя времени на развлечения. Во время одного из их споров Петр крикнул: «Я вам покажу, кто из нас двоих император». Именно так вскоре и произошло.

В 1728 году, меньше чем через год после восшествия на престол, Петр II, подстрекаемый недоброжелателями Меншикова, подписал указ о его высылке в Сибирь. У самого влиятельного человека России конфисковали все его огромное имущество, включая многочисленные земли и 100 тысяч крепост­ных, лишили всех чинов и отправили в Берёзов. Сейчас это Ханты-Мансийский автономный округ. Помолвку с дочерью Меншикова Петр II разорвал — у нее даже отобрали обручальный перстень. 

Через полтора года после высылки, в ноябре 1729-го, Меншиков скончался в Сибири от оспы. Известно, что в ссылке он жил в собственноручно построен­ной небольшой избе и незадолго до смерти якобы произнес: «С простой жизни начинал, простой жизнью и закончу» — по легенде, начинал Меншиков с торговли пирожками. Буквально через полтора месяца после этого, также от оспы, в возрасте 14 лет умер и Петр II.

Многочисленное имущество Меншикова к тому моменту уже давно было распродано, дома и земли приходили в запустение — как и дворец в Сколкове, который за почти три столетия со смерти своего владельца исчез не только из памяти, но и с лица земли.  

Сто лет назад Немчиновка была маленьким, тихим поселком с дубовыми рощами и приезжающими на лето дачниками. Одним из таких дачников был гений русского авангарда, изобретатель супрематизма Казимир Малевич. Отец его жены владел здесь домами. Малевич вырос в украинском селе, и пейзажи старой Немчиновки были ему так милы, что он возвращался сюда при каждой возможности. Страшное время после революции 1917 года Малевич тоже провел здесь — скрывался от Гражданской войны и других последствий переворота. И здесь же, возле Немчиновки, он хотел быть похороненным. 

Художник умер в мае 1935 года, и его похороны, конечно, не могли быть обычными — они были супрематическими. Малевич заранее обдумывал, как должен пройти обряд, и обсуждал эту тему с друзьями, но не все его идеи удалось исполнить. Например, он просил похоронить себя в гробу в форме латинского креста — с раскинутыми руками, но такой гроб было невозможно вынести через дверь. Поэтому заказали другой, но тоже необычной формы — у него было несколько выступов, похожих на ступеньки. Оформили его в духе супрематизма: раскрасили разными цветами и нарисовали в головах черный квадрат, а в ногах — красный круг. 

Из Ленинграда тело Малевича везли кремировать в Донской крематорий в Москву. На вокзал гроб отправился на грузовой машине с черным квадратом на капоте, а потом ехал в вагоне поезда с черным квадратом на боку. Урну с прахом Малевича закопали в Немчиновке под старым дубом, а на могиле поставили деревянный куб. На кубе не было ни одного слова и ни одной цифры, только черный квадрат. А к дереву прибили табличку: «Здесь погребен прах великого художника К. С. Малевича».

За XX век с этим местом произошло очень много всего: в дуб попала молния, и он частично сгорел; урну выкопали и закопали обратно местные дети; а поле распахали и засеяли. Да и самого художника в Советском Союзе надолго забыли: время авангарда, супрематизма и экспериментов закончилось. И точное место захоронения Малевича на многие годы было утеряно.

Поиски начались в перестройку, но долго оставались безуспешными. Только в 2000-х исследователи зондировали почву и отыскали место, где когда-то рос тот самый старый дуб. Сейчас там стоит жилой комплекс. А неподалеку, метрах в шестидесяти, поставили памятную плиту. В виде простого черного квадрата.  

В начале 1930-х годов в тогда еще подмосковном городке Кунцево построили завод № 45. Позже он станет известен как Всесоюзный институт легких спла­вов — ВИЛС. На этом заводе среди прочего делали фюзеляжи для самолетов, так что это был важный военный объект. В те же годы здесь появилась железнодорожная платформа Сетунь и вырос рабочий поселок, где жили сотрудники завода. Архитектура этого поселка была весьма примечательной. 

Самые первые жилые дома поселка построили в виде серпа. Два изогнутых корпуса — лезвие, а небольшой корпус в виде буквы «г» — рукоятка. Мы не зна­ем точно, было ли так задумано или все получилось случайно. Но существует легенда, что авторы проекта даже хотели добавить к серпу здания в виде молота, но вовремя сообразили, что это плохая идея. Дело в том, что гигант­ский символ единства рабочих и крестьян был бы слишком удобным ориенти­ром для вражеских самолетов. И, учитывая стратегическую значимость завода по обработке легких сплавов, от такого творческого замысла отказались.

К сожалению, никаких подтверждений этой красивой легенде не нашлось. Мы даже не знаем имен архитекторов этих домов. Зато сохранились воспо­минания о том, как там был устроен быт. Газ провели только в 1950-х, поэтому сначала топили дровами, вокруг домов разбивали огороды, а кто-то даже держал скот. В 2000-х годах один корпус снесли и заменили новострой­ками. Но форма серпа все-таки сохранилась — это хорошо видно на спутниковых снимках. Там, где могли построить здания в виде молота, сейчас находится сквер. 

Надо сказать, что дома в форме серпа и молота строили в других городах Советского Союза. Например, в Самаре есть фабрика-кухня оборонного завода Масленникова. Там готовились обеды для заводских рабочих. В молоте располагалась кухня, а в серпе — обеденные залы. Мало того — в рукоятке молота находились спортзал и читальня для культурного досуга.  

Если пройтись по улицам у станции Рабочий Поселок, можно заметить череду похожих друга на друга домов. Такие дома еще называют «маленковками» — по фамилии Георгия Маленкова. Это один из ближайших соратников Сталина, который после его смерти возглавил Совет министров СССР. «Маленковки» появились в период между сталинками и хрущевками. От сталинок они сохранили ампирные украшения и высокие потолки, но проектировались чуть скромнее — меньше размером и без такой богатой лепнины на фасаде. Сейчас таких домов в Рабочем Поселке осталось мало, а раньше из них состоял весь район. И все они были выдержаны в одном цвете — ярко-желтом, почти лимонном. С тех пор дома не раз перекрашивали, но неформальное название района сохранилось — его по-прежнему иногда называют «Страна Лимония».

Кто первым стал так называть желтые дома Рабочего Поселка, неизвестно. Но само словосочетание появилось еще до того, как этот район был построен. В одном из словарей советского блатного жаргона можно найти такое определение понятия «Лимония»: теплое, блаженное место, воображаемая экзотическая страна с отрадными условиями жизни. Так с иронией называли в Советском Союзе, например, Колыму. Вот строчки из стихотворения Анатолия Жигулина, который провел в лагере на Колыме три года:

На строительстве Рабочего Поселка тоже использовали труд заключенных — там находился Баковский исправительно-трудовой лагерь. Возможно, именно эти заключенные первыми и придумали называть новые ярко-желтые дома «Страной Лимонией», а потом название сохранилось. Но сейчас оно вряд ли ассоциируется с темой лагерей. Наверняка многие вспоминают другую «Страну Лимонию» — из песни группы «Дюна», которая была очень популярна в 90-е годы.  

В 15 минутах ходьбы от станции МЦД Кунцевская стоит двухэтажный деревян­ный дом. Это бывшая дача семьи Филипповых. В XIX веке они владели самой популярной сетью булочных и пекарен в Российской империи. Основатель пекарской династии Максим Филиппов был освобожденным крепостным крестьянином. А уже его сын Иван преуспел так, что стал официальным поставщиком двора Его Величества. Филипповы пекли все: сайки, витушки, батоны, бублики и калачи, — но их фирменным товаром была знаменитая булка с изюмом.

Легенду о том, как она появилась, многие знают из книжки Владимира Гиляровского «Москва и москвичи». Итак: московский генерал-губернатор Арсений Закревский каждое утро завтракал филипповскими сайками. И один раз, разломив сайку, он вдруг увидел в ней таракана. Закревский взбесился, вызвал Ивана Филип­пова к себе, но тот не растерялся и сказал, что это, вообще-то, никакой не таракан, а изюм. И в доказательство на глазах у губернатора съел булку вместе с тараканом. В тот же день, чтобы окончательно сбить Закревского с толку, Филиппов выпек первую партию булок с изюмом. Пожалуй, эта история слишком красивая, чтобы быть правдой, но филипповские булочки с изюмом действительно стали визитной карточкой их пекарни.

После революции бизнес национализировали большевики. Булочная Филиппо­вых превратилась в «Булочную № 1», но уже без Филипповых. Один из вла­дель­цев уехал за границу. Маяковский даже написал об этом язвительное стихотворение:

А в Кунцеве от Филипповых осталась дача, купленная одним из последних наследников династии — Дмитрием. Этот дом стоит там с конца XIX века и мало изменился с тех пор.  

Если открыть спутниковую карту и побродить вокруг станции Славянский бульвар, легко заметить очень странное здание. Все дело в его форме: это абсолютно круглый дом. Его даже называют бубликом. 

Во времена Хрущева Москву и Подмосковье активно застраивали панельными домами. Такие здания можно было построить очень быстро и недорого — ровно это и нужно было городу, чтобы справиться с кризисом жилья. В начале 1970-х архитектор Евгений Стамо и инженер Александр Маркелов придумали, как превратить проект совершенно типичной панельной девятиэтажки в нечто совершенно нетипичное — дом в форме кольца. 

Дело в том, что по строительным нормам панели можно было соединять под небольшим углом — до шести градусов, и это позволило их аккуратно закольцевать. Так появился первый дом-бублик. Он находится по адресу Нежинская улица, 13. Его диаметр — 155 метров. Там 26 подъездов и почти тысяча квартир. 

По легенде, этот дом построили к Олимпиаде-80 и вроде бы хотели построить еще четыре, чтобы с самолета было похоже на олимпийские кольца. Но это сомнительно — хотя бы потому, что первый такой дом построили за пару лет до того, как Международный олимпийский комитет одобрил заявку Москвы и стало известно, что в Советском Союзе проведут летние Игры. Возможно, путаница возникла из-за того, что позже под руководством все того же Евгения Стамо проектировали Олимпийскую деревню — и идея сделать круглые дома тоже рассматривалась. Но в результате победил другой проект — более дешевый.

Сейчас в городе не пять, а два дома-бублика — второй стоит на улице Довженко в Раменках. Они почти одинаковые. 

Жить в таком доме нужно уметь. Стены идут под небольшим углом, так что ровно обставить квартиру мебелью не всегда просто. В некоторые квартиры попадает мало солнечного света. А акустика во дворе такая, что сказанное на балконе слово разносится чуть ли не по всему дому — так рассказывают жильцы. Еще из-за круглой формы здания с соседних балконов квартиры хорошо просматриваются. Но зато двор — гигантский. А еще круглый дом — это красиво. Во всяком случае, со спутника такие дома выглядят намного интереснее, чем соседние типовые панельки.  

В 2000 году корреспондент ирландской газеты The Irish Times побывал на гигант­ском рынке под открытом небом возле Дома культуры имени Горбунова — и был очень впечатлен. В заметке он написал:

«Я был там через пару дней после присуждения „Оскаров“, а „Красота по-американски“ уже продавалась на „Горбушке“ за 170 рублей. Все фильмы, начиная с „Влюбленного Шекспира“ и заканчивая самой дрянной порнухой, стоят одинаково. Выбор просто потрясающий».

Журналист удивился, что фильм появился на прилавках «Горбушки» «через пару дней после присуждения „Оскаров“», но на самом деле по меркам рынка это было совсем не так быстро. Многие американские фильмы здесь прода­вались за сутки до премьеры в США. А пиратская версия Microsoft Office 97, как рассказывают, появилась на местных прилавках всего через четыре часа после старта продаж — и стоила в 100 раз дешевле легальной. Но все-таки в первую очередь рынок на «Горбушке» прославился не из-за фильмов и компьютерных программ, а из-за музыки. 

Все началось в конце 1980-х. На ракетостроительный завод имени Хруничева в Филях по распределению попал выпускник Московского авиационного института Игорь Тонких. Как часто бывало в Советском Союзе, помимо прямых обязанностей, ему пришлось заниматься общественной работой. И Тонких решил заняться тем, что любил и знал: музыкой. В ведении завода находился Дом культуры имени Горбунова — там он организовал клуб фило­фонистов: собиратели пластинок и кассет встречались здесь по выходным, обменивались ими и торговали — сначала в ДК, а потом, когда стало тесно, в сквере Филевского парка. С годами эти встречи и переросли в огромный рынок. А Игорь Тонких вместе со своим коллегой Александром Лариным организовал на базе клуба музыкальную компанию Feelee и начал устраивать там рок-концерты. 

Еще до распада Советского Союза здесь играли группы Московской рок-лаборатории. Это была вполне официальная — созданная по партийному указу — организация, придуманная специально для того, чтобы как-то контро­лировать подпольные московские рок-группы — такие, например, как «Звуки Му», «Браво» и «Коррозия металла». Лаборатория их отбирала, внима­тельно слушала и, по сути, давала законный статус: музыканты получали возможность играть концерты и записывать альбомы.

С конца 1980-х компания Feelee умудрялась привозить суперзвезд. Здесь играли Ник Кейв, Jethro Tull, Laibach и многие другие. В середине 2000-х эта эпоха закончилась. Снова концерты на этой сцене начали играть только в 2019-м. А пиратский рынок кассет и дисков на «Горбушке» закрыли много лет назад. На его месте появился торговый центр «Горбушкин двор», но в конце 2020 года и его решили снести.  

Майонез — очень важная часть советской и современной российской кухни. Даже те, кто в течение года обычно отказывается от него ради заботы о здоровье, на Новый год, как правило, все равно едят оливье и селедку под шубой. По статистике, россияне в среднем съедают по пять килограммов майонеза в год. Так что место, где в Советском Союзе впервые стали массово производить майонез, вполне можно считать историческим. И оно находится возле станции Тестовская.

До революции майонез — соус на основе яичных желтков и прованского, то есть оливкового, масла — считался изысканной едой и был мало кому доступен. Его подавали в ресторанах и богатых домах. После прихода больше­виков все подобные блюда стали пропадать — не только потому, что в стране было плохо с продуктами, но и по идеологическим соображениям. 

Все изменилось во второй половине 1930-х годов. После ужасов коллекти­визации и голода начала 30-х власти пытались реформировать пищевую промышленность. Одну из главных ролей в этих изменениях играл нарком Анастас Микоян. Он отправился перенимать зарубежный опыт в Соединенные Штаты Америки. За два месяца советская делегация проехала больше 20 тысяч километров. Она изучала, как в США производят, хранят, транспортируют и продают еду. В том числе Микоян побывал на выставке в Чикаго, ознако­мился там с технологией производства майонеза и заключил контракт, который позволял использовать эту технологию в Советском Союзе. 

Эта поездка сыграла важную роль в микояновских реформах. Когда он вернулся в СССР, там очень быстро начали открываться новые фабрики и комбинаты — мясные, консервные, беконные, маргариновые и другие. В 1936 году в Шеле­пихе — как раз недалеко от станции Тестовская — стали делать первый совет­ский майонез. Правда, вместо яичных желтков исполь­зовали яичный порошок, а вместо оливкового масла — подсолнечное. Для того чтобы соус лучше хранился, туда добавляли уксус. Впрочем, этот ингредиент иногда включали и в ранние, дореволюционные рецепты.

Не стоит думать, что сразу после этого майонез стал как-то особенно популя­рен. Исследователь русской кухни Павел Сюткин пишет, что по-настоящему массовым этот соус стал только в конце 1960-х — начале 1970-х годов. По мнению историка, одна из причин его успеха состояла в том, что майонез позволял разнообразить довольно скудное меню советских граждан. Кроме того, именно в это время становятся популярны рубленые салаты — например, те же оливье и селедка под шубой, которые без майонеза невозможно себе представить.  

Станция Беговая названа так из-за ипподрома, где уже почти 200 лет проводят конные бега. Кстати, их не следует путать со скачками. Бега похожи на древние соревнования колесниц: наездники управляют лошадью из небольшой повозки, так называемой качалки. А во время скачек участники едут на лошадях верхом. Так вот, бега на Московском ипподроме проводятся с 1834 года — это старей­ший беговой ипподром в мире. 

У многих все, что связано с бегами и скачками, ассоциируется с тотализатором: фаворитами, темными лошадками и разными аферами. Действительно, тота­ли­затор на Московском ипподроме был невероятно популярен и породил целую культуру со своим особым языком, традициями и легендами.

Постоянных игроков на тотализаторе называли «тотошниками». Их всегда окружало множество легенд: рассказывали, например, о человеке, который смотрел заезд с писто­летом у виска, чтобы застрелиться в случае проигрыша, а еще о несчастном, который выиграл огромную сумму, но после финиша не выдержал восторга и умер от разрыва сердца.

В журнале «Огонек» писали, что, когда ипподром сильно пострадал от пожара в 1949 году и закрылся на реконструкцию, самые заядлые «тотошники» все равно приезжали на Беговую и делали ставки — только не на лошадей, а на трамваи: нужно было угадать последовательность, в которой трамваи с разными номерами будут приходить к остановке. И один человек якобы выиграл огромную сумму на этом. Правда, потом оказалось, что он договорил­ся с директором трамвайного парка, и его побили. Скорее всего, это именно легенда, потому что на самом деле ипподром не закрывался после пожара: во время реконструкции трибун там проводили и скачки, и бега, и даже мотогонки.

Ипподром вообще закрывали только два раза — в 1917-м, после революции, и в первые годы Великой Отечественной войны. А мошенники среди игроков действительно встречались. Вокруг бегов было столько страстей и криминала, что в конце XIX века многие известные люди всерьез критиковали тотали­за­тор — среди них были, например, писатель Владимир Гиляровский и знамени­тый адвокат Федор Плевако, который даже предлагал прямо возле ипподрома построить тюрьму. 

Несмотря на то что тотализатор действительно играл важную роль в жизни ипподрома, эта роль была далеко не главной. Систематически принимать ставки начали только 40 лет спустя после открытия ипподрома — бега и скачки нужны были для другого: до появления автомобилей лошади были важнейшим ресурсом, на них целиком держались сельское хозяйство, транспорт и во мно­гом армия. Поэтому коневодство было важнейшим направлением в экономике, а иппо­дром — местом, где испытывали лошадей и отслеживали качество породы.  

Если выйти со станции МЦД Белорусская в сторону Нижней улицы, первое, что видишь, — девятиэтажный жилой дом с невероятно богатым декором. Фасад украшен многочисленными эркерами, лепниной и балконами с причудливыми кронштейнами. Само здание похоже на ступенчатую пирамиду и сверху украшено четырехугольными башенками. Этот дом в народе так и называется — «дом с башенками». 

Строили здание в два приема: первая версия появилась в 1930-х годах, а тот облик, который сохранился до сегодняшнего дня, дом получил значительно позже, в 1953-м. Авторами проекта были Михаил Готлиб и Бронислав Хильке­вич. Этот архитектурный стиль называют сталинским ампиром. Вскоре после смерти Сталина новый руководитель страны — Никита Хрущев — стал насаждать совершенно другую архитектуру. И так уж получилось, что «дом с башенками» сыграл в этом процессе немаловажную роль.

В ноябре 1954 года в Москве открылось Всесоюзное совещание строителей, архитекторов и прочих специалистов, занятых в строительной промышлен­ности. В нем участвовала вся верхушка советской власти во главе с Хрущевым. Это совещание не было каким-то традиционным мероприятием: его созвали специально, чтобы по заранее продуманному сценарию с треском разгромить архитектуру сталинской эпохи и провозгласить новое направление. Спустя год основы хрущевской архитектурной политики были сформулированы в поста­новлении «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». В качестве примеров подобных излишеств был приведен и тот самый дом возле Белорусского вокзала. В документе говорилось, что при строительстве этого и других подобных домов потратили слишком много денег на сомнительную красоту. Вот цитата: «…в угоду показному украшательству применены много­численные колонны, портики, сложные карнизы и другие дорогостоящие детали, придающие домам архаический вид». Теперь архитекторам предписы­валось поменьше думать о красоте и побольше — о стоимости проектов и ско­рости их реализации. С этого постановления началось время типовой застрой­ки — время панельных домов, очень дешевых и простых в производстве. 

Существует легенда, что «дом с башенками» — это недостроенная сталинская высотка. Действительно, по плану сталинских высоток должны были постро­ить восемь, но одну так и не достроили. Только находилась она не на Белорус­ской, а в Зарядье: это был проект архитектора Дмитрия Чечулина. Работы заморозили в том самом 1954 году, когда Хрущев начал свою реформу. На фундаменте несостоявшегося небоскреба в 1960-е построили гостиницу «Россия».  

Летом 2020 года в Москве произошло довольно удивительное событие: строители передвинули старинную водонапорную башню, которая стояла на задворках Савеловского вокзала, на новое место. Кирпичное здание весом около 1600 тонн поставили на рельсы и перевезли на 100 метров.

Водонапорную башню возле Савеловского вокзала поставили в конце XIX века — она была частью машиностроительного завода. Основателем и владельцем этого завода был промышленник немецкого происхождения Густав Лист, и предприятие носило его имя. Здесь делали первые в России компрессоры — устройства для сжатия воздуха и других газов. Когда к власти пришли большевики, предприятие национализировали, и в 1922 году оно получило более подходящее к эпохе название — «Борец».

В отличие от многих других заводов, «Борец» продолжил работу и в постсовет­ское время. Но в 2008-м производство перенесли из Москвы в Краснодар, а территорию продали. Через несколько лет новые владельцы земли решили построить на месте бывшего завода жилой комплекс. Исторические здания — водонапорную башню, сборочный цех и мастерскую — поначалу собирались просто снести, но на проект обратили внимание градозащитники. В результате застройщики решили передвинуть здания и таким образом их сохранить, хотя формально и не были обязаны так делать: у заводских помещений не было статуса объекта культурного наследия.

Вообще, практика перемещения крупных зданий в России существовала давно. В самом конце XIX века строителям нужно было расширить в Москве Нико­лаевскую железную дорогу — сегодня она называется Октябрьской. Одно из зданий в районе Каланчевской улицы должны были снести, но его владе­лица — британская подданная Джейн МакГилл, которой принадлежал цемент­ный завод, — была против этой идеи. Ей помог инженер Осип Федорович: он предложил перенести дом на 100 метров. Под здание подвели рельсы и за несколько дней передвинули с помощью конной тяги. Это была сенсация, и в одной из газет даже появилось такое стихотворение:

Активнее всего здания двигали при советской власти. В 1935 году появился знаменитый сталинский генеральный план реконструкции Москвы. Согласно этому плану, нужно было построить новые мосты, расширить магистрали и озеленить город. И среди прочего — значительно расширить узкую улицу Горького (так тогда называлась Тверская). Сейчас это сложно представить, но до реконструкции ширина одной из главных московских улиц составляла всего 12 метров.

Несколько домов, расположенных на Тверской, решили не сносить, а пере­двинуть. Среди них — бывшее Саввинское подворье: его перевезли по рельсам на 50 метров вглубь улицы. При всей нетривиальности задачи технология была несложной: фасад укрепляли сталью, чтобы кирпичи не рассыпались, потом с помощью мощных домкратов дом снимали со старого фундамента, ставили на рельсы и передвигали на новое место. Самое невероятное, что на время таких переездов жильцов даже не просили выйти на улицу — изнутри движение здания не особенно ощущалось. В стихотво­рении Агнии Барто «Дом переехал» этот процесс описан так:

В 1930-е годы идея, что дома можно передвигать с места на место, так при­жилась, что при Моссовете даже работала отдельная организация — Трест по передвижке и разборке зданий. Во второй половине XX века к этой практике почти не прибегали: переезд водонапорной башни на Савеловской стал первым таким случаем почти за 40 лет. И это хорошая альтернатива сносу.  

В Москве уже давно принято размещать на территории бывших фабрик и заво­дов культурные пространства. Возле станции Дмитровская есть сразу два таких места. Это дизайн-завод «Флакон» и «Хлебозавод». Если будете в этих краях, обратите внимание на необычную форму главного корпуса «Хлебо­завода». Круглое здание немного напоминает огромный торт: внизу широкий цилиндр, сверху чуть поуже. Это не только памятник конструктивизма, но еще и своего рода памятник гениальному инженеру и одной его идее.

Георгий Марсаков родился в конце XIX века на Урале в семье кузнеца. Еще до революции он успел окончить Томский технологический институт Нико­лая II и уже там немного прославился: смог сдать 21 экзамен за два месяца и за это получил право на стипендию. С 1924 года Марсаков стал заниматься строительством хлебозаводов: тогда главной задачей было автоматизировать процесс выпекания хлеба — так, чтобы людей на производстве было задей­ствовано поменьше, а хлеба пеклось побольше. 

Марсаков придумал, как устроить хлебозаводы так, чтобы там все происходило автоматически. Его главная идея — система кольцевых конвейеров, по которым продукция двигалась от этапа к этапу, по кругу сверху вниз. Мука подавалась на верхний этаж, а на первый возвращалась уже в виде буханок и булок. Именно поэтому здание круглое — по форме конвейера. 

По проектам Марсакова в Москве построили несколько хлебозаводов-автома­тов. Тот, что расположен у Дмитровской, производил в сутки 190 тонн хлеба, то есть примерно 380 тысяч батонов, и это даже не рекорд: другие выпекали больше. Сейчас возле основного корпуса есть кофейня, и около ее входа до сих пор стоят огромные металлические баллоны — здесь хранили сжатый воздух. Как раз с его помощью муку отправляли на верхний этаж — как письма по пневмопочте. 

Идея кольцевых конвейеров настолько захватила Марсакова, что он даже разработал проект социалистического города, целиком устроенный по этому принципу. Он писал, что, если все правильно организовать, можно добиться, чтобы молоко из пригородных хозяйств отправлялось по конвейеру и в один и тот же час оказывалось у дверей всех домов города. Этот проект не реали­зовался, но память о Марсакове осталась: его именем называется универмаг внутри главного здания «Хлебозавода».  

Если выйти со станции Тимирязевская, пройти по одноименной улице до дома № 33 и завернуть за угол, за забором можно увидеть огромную женскую голо­ву, сделанную из гипса. Волосы женщины откинуты назад, рот открыт — как будто она кого-то зовет. Это голова «Родины-матери» — самого известного памятника, посвященного войне. Но это могут не сразу понять даже те, кто бывал в Волгограде, где памятник установлен. Узнать фрагмент скульп­туры в отрыве от всей композиции бывает сложно. Да еще и на такой непри­вычной дистанции: все-таки в оригинале эта голова находится на высоте в полсотни метров. Как же она оказалась на краю Тимирязевского парка в Москве?

Дело в том, что здесь находилась дача автора этой скульптуры, Евгения Вучетича. И здесь же он устроил свою мастерскую, где иногда одновременно работали и даже жили десятки людей — настолько масштабны были его проекты. Голова, выглядывающая из-за забора, — это гипсовый набросок знаменитой работы Вучетича, и она лишь немногим меньше оригинала. Есть много разных версий, кто был прототипом «Родины-матери», но ее голову автор, как считается, лепил со своей жены Веры Покровской. 

Надо сказать, что сама дача Вучетича не очень напоминает дачу в нашем обычном представлении. Это большая усадьба с портиком и колоннами — сталинский неоклассицизм. Вокруг усадьбы — сад, в котором до сих пор стоят макеты разных работ Вучетича. Помимо фрагментов скульптур с Мамаева кургана, здесь есть огромный бюст Ленина. Сам проект так и не был реали­зован. Летом, когда деревья распускаются, голова Ленина частично скрывается в зелени — и это довольно удивительное зрелище. 

Усадьба окружена забором — это частное владение: здесь живет внук скульп­тора — тоже Евгений Вучетич — со своей семьей, так что попасть на террито­рию без разрешения не получится. В одном из интервью нынешний владелец дачи рассказывал, что если приезжают люди не из Москвы, он пускает их на территорию пофотографировать работы своего деда. Но даже если попасть в сад не удастся, огорчаться не стоит — хотя бы потому, что многие макеты так велики, что рассмотреть их можно и с улицы.

Кроме того, вокруг усадьбы есть и другие отличные места для прогулки. Мастерская Вучетича граничит с бывшим дачным поселком, у которого очень красивое название — Соломенная Сторожка. Его построил в 1920-х годах архитектор Карл Гиппиус для преподавателей Тимирязевской академии. Эти годы были эпохой расцвета советского авангарда, так что здесь действительно стоит погулять — посмотреть на очень необычные деревянные дома. А назва­ние поселок получил из-за сторожки: этот небольшой двухэтажный дом построили из глинобитных блоков, в составе которых была солома. Там жили местные сторожа и рабочие.

Название — не единственное, что прославило эту сторожку: здесь в 1890 году родился знаменитый архитектор-конструктивист Константин Мельников. К сожалению, дом не сохранился, но место до сих пор так и называется совершенно официально — проезд Соломенной Сторожки.  

Если посмотреть на карту возле станции Петровско-Разумовская, можно заметить, как сильно на этот район повлияла Тимирязевская сельскохозяй­ственная академия. Вокруг академии расположены огромные опытные поля, большой сад — имени селекционера Мичурина, — несколько институтов и музеев, связанных с сельским хозяйством. Это влияние чувствуется и в названиях улиц. А еще академия повлияла на местный городской транспорт. 

До появления трамваев в Москве использовали железно-конные дороги — или просто конки. Две лошади тянули за собой по рельсам небольшие вагончики с пассажирами, а на подъемах, когда силы двух лошадей не хватало, в конку впрягали еще одну пару или даже две. Это был очень медленный вид транс­порта, так что в конце XIX века даже существовала поговорка: «Конка, конка, догони цыпленка!»

В 1886 году Второе (Бельгийское) общество конно-железных дорог провело конную линию по Бутырской улице к Петровской академии — так в те годы называлась Академия имени Тимирязева. Но довольно быстро стало понятно, что конка для этого маршрута не подходит: лошадей по ночам приходилось отправлять на постой в отдаленное депо, а на самом маршруте в дождливую погоду животные увязали в грязи. Из-за этого и так не самый быстрый транспорт становился совсем уж медленным. 

Поэтому уже через пять лет после открытия конной линии, в 1891-м, адми­нистрация Петровской академии настояла на замене конки — и вместо нее по маршруту пустили паровичок. Так назывался трамвай с паровым двига­телем — промежуточное звено между конкой и электрическим трамваем. Выглядели паровички как маленькие паровозы — с трубой и дымом, — и встретить их на улицах Москвы можно было до начала 1920-х, когда паровички окончательно заменили электрическими трамваями.

В конце XIX века архитектор Франц Когновицкий спроектировал деревянные павильоны, у которых останавливались эти паровички. Таких павильонов было несколько, но до наших дней сохранился только один — он стоит напротив дома 19 по Красностуденческому проезду, неподалеку от Тимирязеской академии. 

То, что сохранился именно этот павильон, не случайно: в 1920-х годах эту остановку перестроил еще один известный архитектор — ученик Когновицкого Евгений Шервинский. Среди прочего он добавил изящные чугунные решетки и другие металлические детали. И это, пусть и отчасти, спасло остановку, когда уже в 1990-е годы она загорелась. Павильон кое-как восстановили, сюда по-прежнему приходили трамваи, и тут же работала продуктовая палатка и ремонт обуви. 

В 2017 году павильон включили в список памятников регионального значения, а спустя год полностью отреставрировали. После этого его не стали закрывать. Так что сегодня любой желающий может подождать здесь трамвая — на оста­новке, которой больше ста лет.  

Матрона Московская — одна из самых популярных русских святых, во всяком случае из тех, что жили в XX веке: к ее мощам в Покровском монастыре стоят огромные очереди. Согласно житиям, незрячая и почти парализованная Матрона обладала даром предсказания и исцеления. Но мало кто знает, что в Москве похоронена и другая святая Матрона, которая жила примерно в то же время, тоже была незрячей и тоже, как говорится в ее житии, чудесным образом избавляла людей от болезней. История этой Матроны почти случайно оказалась связана с храмом Рождества Пресвятой Богородицы, который стоит недалеко от станции Окружная.

Матрена Белякова родилась в 1864 году в деревне Анемнясево в Рязанской губернии. В житиях говорится, что она была слабой с рождения, в семь лет заболела оспой и ослепла. А через три года ее избила мать, и в это время девочке явилась Богородица. После избиения Матрена уже не могла встать с постели. Через несколько лет к ней стали приходить люди из деревни и просили исцелить их — возможно, потому, что часто считалось, что больные и в том числе незрячие люди угодны Богу и имеют с ним особую связь. Матрена прославилась как целительница и молитвенница — к ней приезжали люди не только из соседних деревень, но и из других губерний.

Через много лет, в 1930-х годах, священники Николай и Владимир Правдо­любовы (они были братьями) решили составить жизнеописание Матрены. Когда книга была уже готова к печати, кто-то донес об этом в НКВД. По делу об антисоветской пропаганде и агитации арестовали десять человек, в том числе обоих авторов книги и саму Матрену. Братьев-священников приговорили к лагерям, а Матрену отправили на принудительное лечение. В характеристике, которую дал сельсовет, говорилось, что она «своей святостью сильно влияет на темную массу» и тем самым задерживает ход коллективизации.

Мы не знаем, как Матрена относилась к коллективизации, но известно, что многие верующие считали введение колхозов знаком приближения Анти­христа, из-за чего их часто обвиняли в антисоветской пропаганде. Как сообща­ется в житии, Матрена умерла в 1936 году в Москве в специальном учрежде­нии, которое находилось недалеко от храма Рождества Пресвятой Богородицы. В этом храме ее отпевали, а похоронили на соседнем кладбище. В 1970-е из-за строительства эстакады могилу перенесли на кладбище в Долго­прудном, и точное место захоронения много лет было неизвестно, даже сегодня об этом спорят.

В 1999 году Матрену Белякову причислили к лику святых — сначала в качестве местночтимой, то есть почитаемой только в Рязанской епархии, а через год она стала общецерковной святой — Матроной Анемнясевской, Христа ради юродивой.  

Если выйти с платформы Дегунино и пойти в сторону Дмитровского шоссе, за несколько минут можно дойти до парка имени Святослава Федорова. Там стоит памятник самому Федорову, который держит в руке большой и странный полированный предмет. Больше всего он похож на пряжку от ремня, но на са­мом деле это искусственный хрусталик глаза — изобретение, которое многим людям вернуло возможность видеть.

Первым искусственный хрусталик глаза — из акрилового пластика — придумал английский офтальмолог Гарольд Ридли в 1949 году. К выбору материала его подтолкнуло странное наблюдение, которое он сделал, когда лечил боевых летчиков: он заметил, что осколки акрилового стекла пилотской кабины, застрявшие в глазу, не отторгаются организмом. Его изобретение должно было помочь людям с катарактой, то есть помутнением хрусталика, и буквально вернуть им зрение. Но научное сообщество встретило идею Ридли серией критических статей.

На одну из этих статей в конце 1950-х наткнулся молодой советский офталь­молог Святослав Федоров, работавший тогда в Чебоксарах — в местном филиале Института глазных болезней имени Гельмгольца. Идея Ридли показа­лась ему прорывом, ведь едва ли не единственным на тот момент способом жить с ката­рактой, во всяком случае в Советском Союзе, были очки с очень толстыми линзами, носить которые было физически тяжело. Федоров решил доработать технологию, которую предложил Ридли.

Первые искусственные хрусталики изготовил по его просьбе сотрудник электро­аппаратного завода Семен Мильман — и занимался он этим прямо на кухне служебной квартиры Федорова в Чебоксарах. В 1959 году офтальмолог имплантировал хрусталики кроликам с нарушением зрения. О ходе экспери­мента он оставил такое воспоминание: «Кролик с искусственным хрусталиком и завязанным здоровым глазом быстро кинулся к морковке».

В 1960 году Федоров поехал в Москву — демонстрировать свою технологию. По его собственным словам, это открытие было для офтальмологии сродни запуску первого спутника в космос. Все в том же 1960-м Федоров провел первую операцию на человеке: хрусталик имплантировали 12-летней Лене Петровой, и уже через полторы недели ее глаз видел на 80 %.

Но — как и в случае с Гарольдом Ридли — далеко не все одобряли новую тех­нологию. Главный офтальмолог СССР Виталий Архангельский распоря­дился, чтобы руководство Чебоксарского филиала Института глазных болезней запретило Федорову проводить такие операции в своих стенах, но Федоров не сдался. Сменив место работы, он переехал в Архангельск, устроился в медицинский институт и читал там лекции о своей разработке. Операции также продолжились.

Одним из тех, кто помог Федорову бороться за признание нового метода лечения, стал известный журналист Анатолий Аграновский, который позна­комился с ним в 1960-м. Его письма чиновникам, а также статья «Открытие доктора Федорова», вышедшая в «Известиях» весной 1965 года, заставили многих пересмотреть отношение к искусственному хрусталику глаза. Неглас­ный запрет на операцию был снят. К середине 1960-х было сделано 375 им­плантаций, а в 1966-м Федорова отправили на конференцию офтальмологов в Англию — делиться опытом. После этого он переехал в Москву, где стал заведующим лабораторией по имплантации искусственного хрусталика в 3-м Московском мединституте. А сама эта операция сегодня считается одной из самых распространенных в офтальмологии — тысячи специалистов прово­дят ее по всему миру.  

На Бескудниковском бульваре, у дома № 11, стоит памятник: мужчина в сварочной маске и рядом женщина в косынке. Оба смотрят куда-то в небо. Это едва ли не единственный в Москве памятник строителям жилых домов, а именно монтажникам-высотникам, которые строили панельки в районе Бескудниково. 

Памятник установили в 1960-х — в разгар эпохи типовой застройки, когда во многих районах Москвы появлялись целые кварталы одинаковых панельных домов с небольшими квартирами. Их называют хрущевками, но многие идеи, которые воплотились при Хрущеве, появились задолго до него. Еще в 1940-х годах архитектор Лазарь Чериковер начал писать научные работы о том, какого размера должна быть типовая квартира у рядового советского человека. Для этого он рассчитывал по сантиметрам всевозможные бытовые процедуры: выходило, например, что для надевания ботинок требуется 85 сантиметров, а для растирания полотенцем после душа — чуть больше метра. Чериковер даже вычислил правильные габариты мебели и кухонной утвари для таких квартир — и писал, что все это нужно массово производить по тем стандартам, которые он вывел в своих работах.

При Хрущеве проекты Чериковера стали реальностью. Но как архитектор Чериковер прославился задолго до эпохи типовой застройки — в основном своими конструктивист­скими проектами. Среди прочего, он проектировал жилые дома с просторными квартирами для сотрудников ОГПУ и НКВД в Милютинском и Большом Златоустинском переулках.

Сейчас квартиры в панельных пятиэтажках считаются очень маленькими и неудобными. Но когда хрущевки строили, получить там квартиру мечтал едва ли не каждый. Потому что большинство людей жили в кошмарных условиях коммуналок и бараков, с общей кухней и без всякой возможности по-настоящему уединиться. Многим приходилось идти в баню, чтобы вымыться, и пользоваться деревенским сортиром на улице. И пусть небольшая, но отдельная квартира в новом доме с нормальными коммуникациями, а иногда и мусоропроводом казалась раем. 

Дело в том, что примерно с 1930-х годов в городах, в том числе и в Москве, постоянно и очень быстро росло население, люди ехали работать на новые производства, и с жильем было очень плохо. К середине 1950-х кризис стал совсем тяжелым. Так что дома, которые вырастали буквально за недели, казались чудом, а строители — героями, вполне достойными памятника.  

В 1960 году поселок Лианозово вошел в состав Москвы, и вскоре началось переименование лианозовских улиц. Небольшая улица Заводская получила название Илимская — в честь текущей через Иркутскую область реки Илим, притока Ангары. В справочнике «Имена московских улиц» такой выбор объясняли тем, что улица находится на севере города. Позднее, когда в 2017-м началось проектирование первой линии МЦД, новую станцию, расположенную вблизи Илимской улицы, решили назвать так же — Илимская.

Но почти за 300 лет до появления Илимской улицы река Илим дала имя целому городу — Илимску, одному из самых старых русских поселений в Сибири. Правда, по стечению обстоятельств Илимск исчез под водой примерно тогда, когда появилась Илимская улица. Но рассказывать эту историю надо по порядку.

Примерно в 1630 году — возможно, чуть раньше — казачий атаман Иван Галкин основал на реке Илим небольшое зимовье, которое к середине века стали называть Илимским острогом или просто Илимском. Это был небольшой грозный город, окруженный со всех сторон стеной со сторожевыми башнями, чтобы отражать вражеские атаки. Практически сразу после основания Илимск стал своего рода воротами в Северо-Восточную Сибирь. В XVII веке через этот город проходили сибирские экспедиции Ерофея Хабарова, Семена Дежнева, а чуть позже, уже в XVIII веке, в Илимске снаряжал свои камчатские экспедиции Витус Беринг.

При этом Илимск оставался отрезанным от остальной России. Добраться сюда было очень непросто, поэтому город стал местом ссылки. Самым знаменитым ссыльным был Александр Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву». Эта книга очень разозлила Екатерину II — в первую очередь тем, как Радищев отзывался о положении крестьян в России. В 1790-м в ходе быстрого и показательного процесса Радищев был приговорен к смерт­ной казни за написание книги «наполненной самыми вредными умствования­ми, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение». Но потом казнь заменили высылкой в Сибирь — в Илимск. Екате­рина II с явным сарказмом комментировала наказание так: «Едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния».

Правда, к тому моменту, когда Радищев прибыл в Илимск, город уже был в запустении. Незадолго до этого достроили Сибирский тракт, соединивший Москву с Сибирью и Китаем. Значительная часть нового пути проходила по Иркутской губернии, и Иркутск стал быстро расти. А Илимск постепенно терял свою значимость. То, что раньше считалось воротами Сибири, превра­тилось в маленький поселок, по-прежнему, впрочем, окруженный стенами и башнями. Один из путешественников писал в 1914 году: «Илимск — заштат­ный город. Свидетельницей былого владычества служит деревянная… башня, просветы в ней на все четыре стороны. Видно, что завоеватели ждали нападе­ний отовсюду и зорко следили за появлением врага…»

В 1960-м — в том самом году, когда Лианозово вошло в состав Москвы, — судьба Илимска была решена. Государственная комиссия утвердила место для строительства Усть-Илимского гидроузла, который должен был стать частью Ангарского каскада ГЭС — крупнейшего комплекса гидроэлектро­станций в СССР. На месте Илимска планировалось создать новое Усть-Илимское водохранилище. Главные памятники города — Спасскую башню и Казанскую привратную церковь, построенные во второй половине XVII века, — спешно разобрали и перевезли под Иркутск. Затопление старинного города началось в ноябре 1974-го, а к январю 1975-го новое Усть-Илимское водохранилище полностью скрыло Илимск. И теперь о нем напоминают разве что книги и некоторые топонимы — вроде улицы на севере Москвы и станция МЦД.  

До 1960 года московский район Лианозово был подмосковным поселком с тем же названием. В самом начале XX века его основал Георгий Лианозов — крупный нефтепромышленник и меценат. Поселок, разделенный Лианозовым на 230 участков, был задуман как дачный, а местных дачников стали имено­вать «800-рублевыми помещиками» — именно столько стоил один участок.

После революции здесь всё изменилось. Лианозово постепенно потеряло статус дачного поселка. В середине 1940-х там выросли бараки исправительно-трудового лагеря. В них жили заключенные, которые строили находящуюся неподалеку Северную водопроводную станцию. Когда в начале 1950-х строительство завершилось, лагерь был упразднен, но бараки вблизи станции Лианозово сохранились, и их даже разделили на квартиры.

Одна из таких квартир — расположенная в бараке № 2 — стала центром под­польной культуры. Именно здесь встречались художники, поэты и писа­тели из так называемой Лианозовской группы — те, кого не признавало официаль­ное советское искусство. История началась с того, что в один из бараков бывшего лагеря въехал художник Оскар Рабин — он работал здесь на разгрузке железнодорожных вагонов.

Картины Рабина по понятным причинам не нравились властям: он фиксировал советскую реальность во всем ее мрачном реализме — бутылки и закуска на газетке, мрачный городской пейзаж, покосившиеся фонарные столбы, помойки и темные, неосвещенные переулки. Постепенно в комнате Рабина, прямо в бараке, стали собираться другие подпольные художники, здесь устраивали выставки и чтения стихов. Участников этих встреч даже называли «барачной школой», ведь барак в Лианозово для многих стал источником вдохновения. Несколько картин Рабина также посвящены бараку у станции. Например, «Коты перед бараком», «Барак с луной» и другие работы. 

Стихи про барачную жизнь тоже были. Вот, например, строчки из стихо­творения Игоря Холина:

Впрочем, в Лианозове собирались не только подпольные художники и поэты, но и официально признанные — Илья Эренбург, Борис Слуцкий, Леонид Мартынов.

Эти неформальные встречи не могли остаться без внимания властей. Так, Евгения Кропивницкого, одного из «лианозовцев», исключили из Союза советских художников. А в газетах про «лианозовцев» печатали уничижи­тельные статьи с заголовками вроде «Жрецы „Помойки № 8“», высмеивая барачную живопись. 

В 1960-м поселок Лианозово вошел в состав Москвы, бараки оттуда исчезли, а в середине десятилетия Рабин купил полноценную квартиру. Примерно тогда же он написал работу, которую можно считать прощанием с Лианозовом, — она называлась «Похороны барака».  

Название платформы Марк — одно из самых загадочных на карте. Рядом нет ни поселка, ни города, на даже улицы с таким названием. К тому же странно, что платформа как будто называется именем! Это как если бы станция называлась Олег или Петр. Но вообще-то Марк — это не имя, а фамилия предпринимателей немецкого происхождения. 

Семье Марк принадлежала находящаяся неподалеку усадьба Архангельское-Тюриково, а чтобы им было удобнее добираться из Москвы на дачу, по просьбе Морица Марка была открыта станция Савеловской дороги. Оплачивал строи­тельство станции его сын — Гуго. 

Станций железной дороги до революции было не очень много — иногда всего пять на одной магистрали. Но за деньги можно было открыть новую станцию. Это происходило часто: станцию Лианозово построили по просьбе нефтяного магната Георгия Лианозова, станцию Немчиновка — за деньги статского советника Михаила Немчинова, и так далее. 

Немецкий клан Марк был в дореволюционной Москве очень известен. В 1895 году Гуго Марк женился на девушке из другой немецкой предпри­нимательской семьи — Эльзе фон Вогау. Вогау-Марки владели сахарными заводами, занимались чайной торговлей, банковским делом, железом, хлопком — в общем, всем подряд. 

Марки жили в Москве как настоящие немцы — исповедовали лютеранство, говорили друг с другом на немецком и оставались немецкими подданными. Так продолжалось до начала Первой мировой войны. Сначала особняки Вогау-Марков разграбили во время немецких погромов в 1914 году. Но общая неприязнь и недоверие к русским немцам существовали не только среди громящих город московских рабочих — антигерманские настроения были повсюду. Марков отстранили от управления их собственными заводами. Оставаться в России было все сложнее, и почти все члены семьи вскоре эмигрировали, в Москве остались только Гуго Марк и его сын Максим. 

Самое удивительное и печальное в этой истории — судьба последнего потомка семьи Максима Марка, сына Гуго. Максим, несмотря на самое буржуазное проис­хождение, посвятил свою жизнь построению коммунизма. Он вступил в пар­тию, служил в Красной армии во время Гражданской войны, работал в полит­отделе — в общем, всеми силами старался сделать себе имя в новой реальности. Но Советская Россия не простила его происхождения — Максима выгнали из пар­тии как социально чуждого элемента. Вскоре его все-таки восстановили, но в 1936-м исключили снова — на этот раз за троцкизм. Спустя год Максима Марка обвинили в шпионаже в пользу Германии и затем расстреляли. 

А платформа Марк сохранила свое дореволюционное название до сих пор. В новое время эти места прославились своим блошиным рынком, работавшим прямо на железнодорожных путях. Сейчас он переехал к платформе Новоподрезково.  

Если в названии станции Новодачная закрасить первый слог, а букву «а» исправить на «о», получится «Водочная». Эта шутка зародилась еще в совет­ские годы среди студентов МФТИ — Московского физико-технического института, расположенного неподалеку от Новодачной, в городе Долгопруд­ном. Несколько десятилетий подряд в ночь на первое апреля студенты пробираются на платформу и переименовывают ее.

Первых студентов МФТИ принял еще в 1946-м, но станцию Новодачная открыли намного позже, лишь в 1964-м. Может показаться странным, что институт открыли в отдалении от Москвы и никто не позаботился о его доступности, но в каком-то смысле это сыграло ему на руку.

Академик Олег Белоцерковский, который стал ректором МФТИ незадолго до открытия станции, вспоминал, что Долгопрудный в послевоенные годы был не лучшим местом, довольно грязным и запущенным, что у него было плохое сообщение с Москвой. Но эта изолированность от московской суеты и позволила органи­зовать здесь совершенно особенный учебный процесс.

Считается, что решающую роль в том, что МФТИ появился именно в отда­лении от Москвы, сыграл знаменитый физик и нобелевский лауреат Петр Капица. В книге «Физтех и физтехи» профессор Александр Щука писал, что в подобной удаленности от Москвы Капица видел возможность создать «русский Кембридж»: университетский городок, расположенный — как Кембридж относительно Лондона — недалеко от столицы, но не в самом городе. В письме Сталину, написанном в 1946 году, Капица объяснял, что новый институт будет в корне отличаться от прочих советских вузов: с каждым студентом будет вестись индивидуальная работа, а в институте должна царить творческая обстановка.

Подход Капицы вызвал тогда шквал критики. В 1950 году декан физического факультета МГУ в письме на имя секретаря ЦК КПСС Георгия Маленкова писал о «порочных идеях академика Капицы, который ставил целью факультета подготовку кадров особого сорта из числа каких-то „сверхгениальных“ людей», а решающим критерием для приема является «беседа поступающего с академиком». 

Однако, несмотря на всю критику, к 1964-му — когда между небольшим поселком Новодачный и корпусами МФТИ открыли станцию Новодачная — МФТИ был уже одним из ведущих вузов СССР. А его профессорами уже успели побывать Петр Капица, Лев Ландау, Игорь Тамм и Андрей Сахаров — все нобелевские лауреаты.  

Город Долгопрудный вырос из основанного в 1930-х безымянного рабочего поселка. В 1934 году, когда в Ленинграде убили первого секретаря местного обкома Сергея Кирова, жители предлагали назвать поселок в его честь. Но Кировом стал город Вятка, а поселок получил совсем другое название — Дирижаблестрой.

Действительно, завод, при котором существовал поселок, занимался произ­водством дирижаблей. В начале 1930-х Советский Союз очень серьезно вкла­дывался в эту отрасль. В то время дирижабли рассматривали как наиболее перспективный вид транспорта, и мировое соперничество в постройке самого большого дирижабля по своему накалу напоминало космическую гонку, которая развернулась спустя несколько десятилетий между СССР и США. 

Завод неслучайно решили строить именно здесь: в районе современного Долгопрудного с конца 1920-х годов работала воздухоплавательная база — это что-то вроде аэродрома. Сам завод заработал в мае 1932-го, и почти сразу туда прибыл знаменитый итальянский исследователь Арктики и инженер Умберто Нобиле. У него были хорошие отношения с Советским Союзом. За несколько лет до своего приезда Нобиле отправился на дирижабле на Северный полюс, потерпел крушение, и в спасательной экспедиции участвовал советский ледокол «Красин».

Нобиле получил пост технического консультанта нового завода. Через год группа советских инженеров под его руководством представила флагманский дирижабль СССР В-6. Он должен был стать первым пассажирским дирижаблем в Советском Союзе и курсировать по постоянным маршрутам — например, между Москвой и Свердловском. Но специальные порты для дирижаблей так нигде и не построили.

Зато СССР В-6 установил мировой рекорд беспосадочного полета, побив дости­жение немецкого дирижабля. 29 сентября 1937 года он вылетел из Долгопруд­ного — тогда еще Дирижаблестроя, — пролетел над Новгородом, Ивановом, Курском, Воронежем, Пензой и многими другими городами и вновь призем­лился в поселке. Чуть больше чем за пять дней дирижабль преодолел почти пять тысяч километров. 

Вскоре после этого работы на заводе «Дирижаблестрой» стали сворачивать, потому что ко второй половине 1930-х стало очевидно, что дирижабли стре­мительно проигрывают авиации. Поселок Дирижаблестрой переименовали в Долгопрудный — в честь длинного пруда на реке Мерянке. А Умберто Нобиле вернулся в Италию.

Сам завод сохранился, но теперь здесь уже производили самолеты и зенитные ракеты. Во многом благодаря этому Долгопрудный рос, превращаясь из по­селка в большой город. Об эпохе дирижаблестроения сегодня в городе напоминают модель дирижабля на станции МЦД Долгопрудная и названия улиц: аллея Воздухоплавателей, Дирижабельная улица и бульвар имени Умберто Нобиле — на этом бульваре, к слову, стоит еще и памятник дирижаблю. А еще можно сходить в Долгопрудненский историко-художественный музей и посмотреть экспозицию, посвященную истории дирижабле­строения и воздухоплавания.  

Многие слышали фразу о том, что Москва — порт пяти морей. Впервые ее произнес Сталин в 1937 году, когда закончилось строительство канала Москва — Волга. Сегодня он называется каналом имени Москвы. Действи­тельно, этот канал открыл водный путь до Азовского, Балтийского, Белого, Каспийского и Черного морей. И это строительство в целом сильно изменило географию города.

Когда канал Москва — Волга и примыкающее к нему Клязьминское водохранилище заполнили водой, около современной станции Водники образовался безымянный остров. Технически это полуостров, но обычно его называют «остров» или «островок». По форме он больше всего напоминает удава, проглотившего слона, из книги «Маленький принц» Экзюпери. Или кепку с длинным козырьком. Остров небольшой: обойти его по периметру можно примерно за час. Сейчас здесь находится микрорайон Водники подмосковного города Долгопрудного. 

В 1930-е годы после строительства канала Москва — Волга здесь разместили судоремонтные мастерские. Это было удобно: во-первых, возле острова есть широкий затон, куда корабли могли заходить на ремонт. Во-вторых, там легко было устроить жилье для рабочих: на острове стояли бараки, где прежде жили заключенные, которые строили канал. 

Бараки превратились в рабочий поселок, который получил название «Второй участок Москва — Волгострой». В поселок заходило много судов, поэтому он быстро рос, а уже в 1937-м получил современное название — Водники. Вскоре рядом построили железнодорожную платформу, которая после войны получила такое же название. 

В 1941-м поселок оказался буквально у самой линии фронта. В ноябре немцы находились от него лишь в нескольких километрах. Часть рабочих к тому моменту ушли на фронт, а оборудование в срочном порядке эвакуировали в Пермь. Несмотря на это, работники, которые остались на предприятии, сумели отремонтировать выпущенное еще до революции судно «Углич» и переоборудовали его в военный корабль. Его обшили броней, оснастили пушкой и пулеметами и дали новое название — «Московский комсомолец». Это судно позже отправилось под Сталинград в составе Волжской флотилии. 

Уже после войны судоремонтные мастерские были переименованы в Хлебни­ковский судоремонтно-механический завод — это было крупнейшее предприя­тие по обслуживанию речных судов в Московском регионе. А в 2000-х завод сменил название, став Международным московским яхтенным портом — одним из немногих мест вокруг Москвы, где обслуживаются и зимуют яхты.  

Сейчас Хлебниково — это микрорайон Долгопрудного. До этого здесь был дачный поселок, а еще раньше — деревня. К концу XIX века эта деревня считалась достаточно большой и богатой. Во многом это связано с ее геогра­фическим положением: через Хлебниково проходило важное торговое направление, Дмитровский тракт, и до Москвы отсюда совсем недалеко. К началу XX века здесь работали сразу несколько фабрик и заводов, но самая удивительная фабрика здесь открылась только в середине 1960-х.

Современный Союз театральных деятелей России — наследник одного из самых крупных творческих объединений в СССР, Всероссийского театраль­ного общества. Это общество зародилось еще в 1877 году и сначала называлось Обществом взаимного вспоможения русских артистов. Одна из главных его задач состояла в том, чтобы поддерживать актеров и других работников сцены, которые часто очень бедствовали. Тогда в России еще действовало правило, запрещающее частные труппы — разрешены были только императорские театры, и актеры оказывались в зависимости от антрепренеров. Те, кого не на­нимали на сезон, попадали в сложное положение. Разовых пожертвова­ний просвещен­ных промышленников вроде Третьяковых или Демидовых не хва­тало, поэтому появилась идея создать предприятия, чтобы их прибыль направ­лять на благо­тво­рительность. Так появились первые фабрики театральных принадлежно­стей, где шили костюмы, делали грим и все остальное, что нужно для сцены. 

После революции Театральное общество перешло под контроль государства, но продолжило работать. И традиция открывать собственные производства тоже сохранилась. С 1930-х годов существовала фабрика театральной косме­тики в Москве и фабрика «Грим» в Ленинграде. А в 1965-м к ним добавилась фабрика театральных принадлежностей в Хлебникове. Специально для нового производства построили большое четырехэтажное здание. Там было много разных цехов: в одном делали парики, накладные усы и бороды, в другом — театральные костюмы, в третьем — все для карнавалов (например, разные маски), в четвертом — грампластинки с записью шумов для спектаклей.

Здесь же создавали так называемую одежду сцены — в первую очередь занавесы. И балетную обувь — около полумиллиона пар в год. Продукция шла не только в профессиональные театры. Кто застал советские детские сады, наверняка помнит кукол для домашних кукольных спектаклей, которые нужно было надевать на руку, как перчатку. В основном это были персонажи из русских сказок, например волк, заяц, коза, Петрушка и другие. 

В 2000-е фабрика закрылась, а через некоторое время снесли ее здание. Но на этом история не закончилась: в Долгопрудном появилась новая фабрика по производству театральных принадлежностей, которую основали сотрудники закрытого предприятия. И тут производится все то же самое — от кукол до занавесов. В 2020 году, помимо масок медведя, Бабы-яги и лешего, фабрика стала выпускать и медицинские маски.  

В мае 2019 года крупнейшему в России аэропорту Шереметьево было присвоено имя Александра Пушкина. При этом прежнее название — Шереметьево — тоже осталось. И мало кто знает, что это название связано с конкретным человеком, пусть и не таким известным, как Пушкин.

Сергей Дмитриевич Шереметев родился в середине XIX века. Он принадлежал к одному из самых известных и влиятельных дворянских родов России. Много лет Шереметев был адъютантом будущего императора Александра III и за это время успел стать его личным другом. В разные годы он занимал высокие посты при дворе, был предводителем дворянства Московской губернии и вхо­дил в Государственный совет — законодательный орган при императоре. Одним из главных увлечений Шереметева была история. Он написал множе­ство статей и исторических очерков — в том числе занимался исследова­нием собственного рода. А еще Шереметев был очень деятельным издателем науч­ной литературы и коллекционером древних рукописей. Но при этом название аэропорта связано с именем Сергея Дмитриевича Шереметева вовсе не из-за его многочисленных заслуг — это произошло почти случайно. 

В самом конце XIX века началось строительство Савеловской железной дороги. Частично она должна была пройти по землям Шереметева — одного из круп­ней­ших землевладельцев своего времени. Он решил сдавать земли вокруг железной дороги дачникам. 

В то время вокруг Москвы сдавалось очень мало дач — всего несколько сотен, а спрос на них был огромный. Многие оплачивали дачи на несколько сезонов вперед, хотя не всегда были уверены, что будут там жить. Одна из главных сложностей с дачами состояла в том, что до них было трудно добраться, так что Шереметев оказался в очень выгодном положении: он предлагал в аренду дома, до которых легко можно было доехать из Москвы на поезде, а таких предложений в то время было не много. 

В 1901 году дачный поселок стали называть Шереметьевским. Новую железно­дорожную платформу, которая открылась в те же годы, тоже назвали в честь владельца этих земель. Поселок был небольшим — в первое время там было около двух десятков дачных участков. При советской власти сюда все еще ездили дачники, но их было совсем мало. Судьба поселка резко изменилась в 1934 году. Из-за строительства канала имени Москвы несколько окрестных деревень должны были затопить, и в Шереметьевский хлынули потоки пере­селенцев. Причем некоторые перебирались прямо с домами — разбирали их по бревну и собирали на новом месте. На месте затопленных деревень появилось огромное Клязьминское водохранилище, до которого, кстати, от платформы Шереметьевская можно дойти пешком — через тихие дачные улицы. После этого Шереметьевский стал быстро расти, хотя и оставался при этом одноэтажным дачным поселком.

В 1957 году неподалеку построили главный аэродром военно-воздушных сил Советского Союза и назвали его по имени расположенной рядом железнодорожной станции. Позже по указу Хрущева этот аэродром стал гражданским аэропортом Шереметьево. Так и полу­чилось, что советский аэропорт, по сути, получил имя видного государ­ствен­ного деятеля времен Александра III и Николая II. Сам Сергей Дмитриевич Шере­метев, вероятно, очень бы этому удивился. Он считал революцию 1917 года чудовищной катастрофой и подробно описывал события тех лет в своих дневниках. Умер Шереметев спустя год после революции. Считается, что перед смертью он сказал: «Я умираю с глубокой верой в Россию. Она возродится».  

Даже у небольших городов есть свои гербы. В 1980 году был утвержден герб подмосковной Лобни: на нем изобразили самолет Ту-154 и эмблему «Аэро­флота», потому что совсем рядом находился аэропорт Шереметьево. А ниже на гербе нарисовали чайку, парящую над волнами. В 2003 году местные власти утвердили новый герб: самолет и эмблема пропали, а чайка осталась и стала главным символом города. 

Дело в том, что до середины 1990-х годов каждую весну на местное озеро Киово (еще его называют Киёво) прилетали с зимовки озерные чайки (так называется этот вид) и выводили здесь птенцов. В начале 1980-х здесь гнездилось больше 30 тысяч чаек, эту колонию называли крупнейшей в Европе и одной из самых крупных в мире. Постепенно птиц прилетало все меньше и меньше, и весной 1996 года на озере не появилось ни одного гнезда — чайки исчезли из города.

Колонию озерных чаек на озере Киово обнаружили в 1926 году. Уже через год здесь сделали заповедник. Позже сюда стали ездить юннаты из биологического кружка при Московском зоопарке — они проводили учеты чаек, считали гнезда. В лобненской прессе писали, что кладки с яйцами охраняли даже во время войны: возле озера дежурили солдаты. Эта колония действительно стала главным символом города и озера. 

Чайки пропали из Лобни по нескольким причинам. В 1970-е годы рядом с городом находилась большая свалка, куда в том числе попадали и пищевые отходы. Возможно, кому-то эта свалка не нравилась, но точно не чайкам: для них она стала одним из главных источников еды. Когда в начале 80-х свалку закрыли, колония начала сокращаться год от года.

Озеро Киово тоже постепенно менялось. Озерные чайки любят выводить птенцов на сплавинах — это такие участки водоема, которые образуются, когда он начинает зарастать. И так получилось, что самые крупные и любимые чайками сплавины Киово со временем оторвались от берега и под воздей­ствием ветра начали плавать по озеру. И это была плохая новость для чаек. Потому что, во-первых, птицы, прилетая с зимовки, просто перестали узнавать родные места, а во-вторых, сплавины стали разрушаться. А еще чайкам мешали кусты, которыми стало зарастать озеро, и бродячие кошки с собаками. 

Лобня лишилась своей главной достопримечательности, своего символа больше чем на 10 лет. Но в 2009 году пенсионер, бывший энергетик Юрий Красильников, который с детства жил возле озера Киово, решил все исправить. Он собрал инициативную группу из местных жителей и обратился за помощью к известному орнитологу Сергею Харитонову. По сути, нужно было сформиро­вать новую колонию озерных чаек с нуля — в мировой практике таких проектов до сих пор не было. 

Три крупные сплавины прикрепили ко дну озера с помощью металлических пирамид, чтобы они больше не плавали. Каждый год на них расставляли подсадных чаек — раскрашенные макеты, которые имитировали гнездящихся птиц. И включали из динамиков записи чаячьих криков, сделанные на этом же озере в те времена, когда здесь еще существовала колония. Кроме того, участ­ники проекта ставили несколько больших макетов — в два раза больше настоя­щих чаек. Их называли суперчайками. Для некоторых птиц такие гигантские макеты привлекательнее обычных. Еще каждый год вокруг озера устраивали субботники и выпиливали кусты. Первые пару лет ничего не получалось. Но постепенно пролетавшие над Лобней озерные чайки стали интересоваться озером и подсаживаться к искусственным птицам. Местные жители старатель­но подкармливали их хлебом и мойвой. В 2013 году на озере Киово нашли два первых гнезда озерных чаек. В 2016-м там гнездилось уже около 1000 пар, причем без всяких приманок.